кто-нибудь с молоточком

там будет много белого, такого ветхого, истончившегося белого, который устал уже быть белым, но держится, еще будет немного синего - какая-нибудь лента на шляпе, цветок в вазе без воды или мяч за буфетом, времени там будет что-то около четырех, когда птицы вышитые на шторах переползают на пол и превращаются в угловатых чудовищ

там будут опрокинутые и так застывшие чашки на подносе, книга с закладкой на подушке, пачка папирос на ручке кресла, само кресло в пыльном чехле, пианино с истертыми до самых косточек черными диезами и бемолями, мятые простыни, мокрые рубашки, темные влажные углы, там будет тишина похожая на сахарную вату и тишина похожая на молоко,  тяжелые пчелы там будут медленно перебираться из блюдца на салфетку и обратно, дверь в столовую будет всегда открыта – там вообще будет много дверей, так что если заглянуть в одну, непременно увидишь вторую, третью и следующую, а за следующей , я знаю, будет двор, и пустые качели, и зонтик, и шарф на скамейке, и ветер, и никому не нужные ракетки для бадминтона, и весла от лодки на дорожке, и брусника будет разложена на подоконнике в летней кухне

там в комнатах везде будут сухие листья – на стульях, на окнах, даже на диване будут сухие листья , и будет там еще скатерть на столе, а под столом как положено всем детям, которые прячутся там от скучных взрослых разговоров, будет сидеть мария бонзаниго и задрав голову читать что там нарисовано на столешнице снизу . у всех обеденных столов, если они правильные, непременно что-нибудь нарисовано снизу, на любом языке это обозначает – допустим, я где-то тут, но мне ужасно нравится, что быть окончательно тут мне что-то мешает

есть люди, говорит мария бонзаниго сидя там под столом , которые боятся потеряться в тумане, а есть люди, которым нравится оказаться окутанными чем-нибудь эдаким, которое не позволяет им видеть дальше. С такими нечего и думать о сколько-нибудь стройном сюжете, о каком-либо развитии событий , кульминации, причине и следствии, их без толку спрашивать зачем и почему, и какой смысл, и чего бы им завтра хотелось, они вешают под потолок хрустальную люстру, а потом отрывают от нее стекляшки и бросают в шампанское вместо льда, они разбиваются вдребезги сразу после того как выпьют аперитив на площади и вспомнят как холодно было в прошлом году в таганроге пятого мая, мальчики у них поют высокими голосами и никогда не меняются, слезы у них из клизмы, под кружевными платьями полосатые майки, у них в голове ворох всякой ненужной ерунды и ничего нет главного, они все время что-то болтают, крутят зеркальные шарики, на что-то намекают, на что-нибудь красивое, а мы делаем вид, что так оно и есть на самом деле

эти люди рассказывают мне про семена растений, которые легко приживаются, так что в ницце, ялте и лугано может расти одно и то же дерево – то есть то дерево, под которым я выбросила в коробку с мусором шкурку от апельсина на углу улиц буграшов и бен-иегуда девятнадцатого марта,  это то же самое дерево, под которым покусывал закладку для книги бородач в пенсне двадцать девятого января позапрошлого века, и то же самое, которое вчера аккуратно подстригли в блумсбери у входа в кирпичный дом с железной лестницей в ожидании моего приезда, и то же самое, из которого был сделан обеденный стол, под которым мария бонзаниго сочинила свою невыносимую музыку, а друг ее даниэле придумал своих клоунов и колокольчик – этот колокольчик всегда вроде бы и не к месту, но на каждый его звук кто-нибудь всегда оборачивается, встает и уходит, пора