гвадалахара, любовь моя

Каждый день в двенадцать часов они собираются на углу авенида идальго и пино суарес читать газеты, пить кофе и медленно говорить о важном.
Слышали, – говорит рудольфо, - стейт бэнд халиско больше не играет по вечерам на пласа де армас. Все шелестят газетами, один хуан громко жует какой-то коричневый стебель и сплевывает в блюдце. Ответа не требуется, общее фи висит в воздухе и парит как мокрое полотенце, рудольфо бросает на стол афишу, он подобрал ее у метро , на афише подбоченились усатые господа в бархатных расшитых сомбреро, там написано что они теперь играют марьячи в ресторане на тапатио. Видимо хуже тапатио ничего и быть не может, хотя ведь я была на тапатио, ничего особенного, сотня дешевых кафешек, бесплатная текила бланко по воскресеньям, собаки, уличные фокусники и на каждом углу под арфу и скрипку пляшут харабе, но наверное они знают раз говорят.
Хуан берет афишу и торжественно заворачивает в нее остатки жвачки. В дальнем углу оскар хихикает. Эмилио смотрится в телефон и застегивает пуговичку на рубашке. В церкви рядом заканчивается первая часть мессы и в кафе гуськом заходят нарядные главы семейств, за мороженым для домочадцев.   

Я жду антонио, он ушел за кофе и что-то восклицает там у стойки почему-то по-итальянски, и чинно беседую с хуаном о его книге. Это примерно как чехов, но в стихах, говорит хуан. Эсте?! – говорю я и стараюсь не заглядываться на антонио, хуану это не нравится, он сердится и все время дергает меня за руку, но у меня не получается. Я встретила антонио в галерее старого театра деголладо, там всегда тень и можно сидеть прямо на полу , обставившись картонными стаканчиками с кофе и лимонадом. Можно даже целый день есть там кукурузные лепешки или курицу в шоколадном соусе, прямо руками, подумаешь. Театралы в крайнем случае вежливо обойдут тебя,  но скорее всего попросят дать откусить.

В одном ухе у меня нежно пели мессу, в другом орали на площади торговцы, шипели сковородки, магнитофоны сипели трубами и голосом луиса мигеля – честное слово, на самом деле бывают люди, которых зовут луисмигель, я сидела там, смотрела на красно-коричневую картинку у меня перед глазами, на смешные детские гирлянды у дверей кафедрального собора, на чугунную табличку на тротуаре с названием города который мне нужно услышать

Ну и тогда я услышала антонио.  Он там чего-то бродил, между колоннами, у него повязка на голове, худющая задница, и маленькая грязная исписанная фломастером гитара как будто вместо третьей руки, он взмахивает ей, вертит в воздухе, подбрасывает, что-то быстро говорит хриплым голосом и в промежутках как-то ухитряется попасть по струнам. Каждый раз когда он попадает по струнам с картинки у меня перед глазами как будто бы стирают немножко лишнего – немножко тише, немножко ветренее, немножко меньше слов, и я сама как будто сижу тут на каменном полу без майки, без всего, поджала ноги к горлу и мне навстречу медленно катится большой стеклянный шар

она называется харанита, говорит антонио, а музыка ничья, никак не называется, ты знаешь мексиканскую музыку? это не ла льорона, не уапанго, и уж точно не марьячи, но я могу сыграть на ней хоть мусоргского, хоть петра ильича, хвастается антонио и мы вместе под гитару орем на всю площадь вот это самое из шестой симфонии – трам-пам-пам-пам, трам-пам-пам-пам и идем потом пить кофе и знакомиться с рудольфо, хуаном,эмилио и оскаром

ты похожа на мою маму, говорит рудольфо, она умерла в декабре, а ты когда родилась. В сентябре, я родилась в сентябре, говорю я и хватаюсь за антонио, он поминутно вскакивает, куда-то рвется, внезапно то громко поет почему-то интернационал , то бормочет что-то невыносимо печальное со своей харанитой, то целует руки, то скучает, то сердится что я не говорю по-испански, то собирается немедленно идти чтобы опять что-нибудь петь там на улице, у ротонды кажется собралось много народу.

джипси романтик – ласково говорит рудольфо. Я принесу тебе мою книгу завтра – важно напоминает хуан. Оскар хихикает.

Он самый младший из них, ему семьдесят два, а сколько антонио никто не знает, и откуда он – не знают тоже, пожимают плечами,приходи завтра в двенадцать, мы здесь каждый день. Я не приду завтра, не увижу книгу, не дождусь пока антонио наконец принесет кофе, не буду плясать на площади со всеми подряд, слушать эту его хриплую хараниту и смотреть как на меня катится большой стеклянный шар,
вместо этого я просижу весь вечер в своем странном номере в доме где нет ни одного окна на улицу, а утром уже буду лететь на восток , плакать как дура

( и кажется я буду скучать по тебе, любовь моя, гвадалахара )